Неточные совпадения
Выслушав такой уклончивый ответ, помощник градоначальника стал в тупик. Ему предстояло одно из двух: или немедленно рапортовать о случившемся по начальству и между тем начать под рукой следствие, или же некоторое
время молчать и выжидать, что будет. Ввиду таких затруднений он избрал средний путь, то есть приступил к дознанию, и в то же
время всем и каждому наказал хранить по этому предмету глубочайшую тайну, дабы не волновать народ и не
поселить в нем несбыточных мечтаний.
Отписав таким образом, бригадир
сел у окошечка и стал поджидать, не послышится ли откуда:"ту-ру! ту-ру!"Но в то же
время с гражданами был приветлив и обходителен, так что даже едва совсем не обворожил их своими ласками.
Выступил тут вперед один из граждан и, желая подслужиться, сказал, что припасена у него за пазухой деревянного дела пушечка малая на колесцах и гороху сушеного запасец небольшой. Обрадовался бригадир этой забаве несказанно,
сел на лужок и начал из пушечки стрелять. Стреляли долго, даже умучились, а до обеда все еще много
времени остается.
Наконец, однако,
сели обедать, но так как со
времени стрельчихи Домашки бригадир стал запивать, то и тут напился до безобразия. Стал говорить неподобные речи и, указывая на"деревянного дела пушечку", угрожал всех своих амфитрионов [Амфитрио́н — гостеприимный хозяин, распорядитель пира.] перепалить. Тогда за хозяев вступился денщик, Василий Черноступ, который хотя тоже был пьян, но не гораздо.
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они были далеко не благотворны. Строптивость была истреблена — это правда, но в то же
время было истреблено и довольство. Жители понурили головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя
садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
Был уже шестой час и потому, чтобы поспеть во-время и вместе с тем не ехать на своих лошадях, которых все знали, Вронский
сел в извозчичью карету Яшвина и велел ехать как можно скорее. Извозчичья старая четвероместная карета была просторна. Он
сел в угол, вытянул ноги на переднее место и задумался.
— О, Господи! сколько раз! Но, понимаете, одному можно
сесть за карты, но так, чтобы всегда встать, когда придет
время rendez-vous. [свидания.] А мне можно заниматься любовью, но так, чтобы вечером не опоздать к партии. Так я и устраиваю.
Услыхав это, Анна быстро
села и закрыла лицо веером. Алексей Александрович видел, что она плакала и не могла удержать не только слез, но и рыданий, которые поднимали ее грудь. Алексей Александрович загородил ее собою, давая ей
время оправиться.
Во
время полдника, когда опять
сели и курящие закурили, старик объявил ребятам, что «Машкин Верх скосить — водка будет».
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это
время из комнаты. И он
сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
Но в это самое
время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она
села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он
сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
Потом в продолжение некоторого
времени пустился на другие спекуляции, именно вот какие: накупивши на рынке съестного,
садился в классе возле тех, которые были побогаче, и как только замечал, что товарища начинало тошнить, — признак подступающего голода, — он высовывал ему из-под скамьи будто невзначай угол пряника или булки и, раззадоривши его, брал деньги, соображаяся с аппетитом.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки,
сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то
время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Суровый повытчик стал даже хлопотать за него у начальства, и чрез несколько
времени Чичиков сам
сел повытчиком на одно открывшееся вакантное место.
Но господа средней руки, что на одной станции потребуют ветчины, на другой поросенка, на третьей ломоть осетра или какую-нибудь запеканную колбасу с луком и потом как ни в чем не бывало
садятся за стол в какое хочешь
время, и стерляжья уха с налимами и молоками шипит и ворчит у них меж зубами, заедаемая расстегаем или кулебякой с сомовьим плёсом, [Сомовий плёс — «хвост у сома, весь из жира».
Весь вечер Ленский был рассеян,
То молчалив, то весел вновь;
Но тот, кто музою взлелеян,
Всегда таков: нахмуря бровь,
Садился он за клавикорды
И брал на них одни аккорды,
То, к Ольге взоры устремив,
Шептал: не правда ль? я счастлив.
Но поздно;
время ехать. Сжалось
В нем сердце, полное тоской;
Прощаясь с девой молодой,
Оно как будто разрывалось.
Она глядит ему в лицо.
«Что с вами?» — «Так». — И на крыльцо.
Кроме рейстровых козаков, [Рейстровые козаки — казаки, занесенные поляками в списки (реестры) регулярных войск.] считавших обязанностью являться во
время войны, можно было во всякое
время, в случае большой потребности, набрать целые толпы охочекомонных: [Охочекомонные козаки — конные добровольцы.] стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех
сел и местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: «Эй вы, пивники, броварники!
Грэй дал еще денег. Музыканты ушли. Тогда он зашел в комиссионную контору и дал тайное поручение за крупную сумму — выполнить срочно, в течение шести дней. В то
время, как Грэй вернулся на свой корабль, агент конторы уже
садился на пароход. К вечеру привезли шелк; пять парусников, нанятых Грэем, поместились с матросами; еще не вернулся Летика и не прибыли музыканты; в ожидании их Грэй отправился потолковать с Пантеном.
Увидев все это, она побыла еще несколько
времени в невозможной стране, затем проснулась и
села.
Видите, в каком трактиришке все
время просиживаю, и это мне всласть, то есть не то чтобы всласть, а так, надо же где-нибудь
сесть.
Вдруг он переступил осторожно через порог, бережно притворил за собой дверь, подошел к столу, подождал с минуту, — все это
время не спуская с него глаз, — и тихо, без шуму,
сел на стул подле дивана; шляпу поставил сбоку, на полу, а обеими руками оперся на трость, опустив на руки подбородок.
Марья Ивановна благополучно прибыла в Софию и, узнав на почтовом дворе, что Двор находился в то
время в Царском
Селе, решилась тут остановиться.
Когда Самгин вошел и
сел в шестой ряд стульев, доцент Пыльников говорил, что «пошловато-зеленые сборники “Знания” отжили свой краткий век, успев, однако, посеять все эстетически и философски малограмотное, политически вредное, что они могли посеять, засорив, на
время, мудрые, незабвенные произведения гениев русской литературы, бессмертных сердцеведов, в совершенстве обладавших чарующей магией слова».
— А я собралась на панихиду по губернаторе. Но
время еще есть.
Сядем. Послушай, Клим, я ничего не понимаю! Ведь дана конституция, что же еще надо? Ты постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно — какие дни! Конечно, он жестоко наказал рабочих, но — что ж делать, что?
— Почему они так кричат? Кажется, что вот сейчас начнут бить друг друга, а потом
садятся к столу, пьют чай, водку, глотают грибы… Писательша все
время гладила меня по спине, точно я — кошка.
О дороге, о мостах писал он, что
время терпит, что мужики охотнее предпочитают переваливаться через гору и через овраг до торгового
села, чем работать устройством новой дороги и мостов.
Времена Простаковых и Скотининых миновались давно. Пословица: ученье свет, а неученье тьма, бродила уже по
селам и деревням вместе с книгами, развозимыми букинистами.
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по
временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью
сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со
временем», обработать — ведь
времени много впереди, а дел у него нет.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или
сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить
времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
— Ах, вы насмешница! — сказал он,
садясь подле нее, — вы еще молоды, не пожили, не успели отравиться всеми прелестями доброго старого
времени. Когда я научу вас человеческой правде?
Вы сходили с лестницы, чтобы
сесть в карету и куда-то ехать; в Москву вы прибыли тогда один, после чрезвычайно долгого отсутствия и на короткое
время, так что вас всюду расхватали и вы почти не жили дома.
Хотя старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован в Царское
Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной не могло распространиться в свете и было на
время потушено, так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно было сделать, ни за что на свете не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не все уместились на полу; а всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое
время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было так жарко, что я измучился и
сел на уступленное место — и в то же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
— Очень рад вас видеть, мы были старые знакомые и друзья с вашей матушкой. Видал вас мальчиком и офицером потом. Ну,
садитесь, расскажите, чем могу вам служить. Да, да, — говорил он, покачивая стриженой седой головой в то
время, как Нехлюдов рассказывал историю Федосьи. — Говорите, говорите, я всё понял; да, да, это в самом деле трогательно. Что же, вы подали прошение?
На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного
сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все
время чего-то было грустно и чего-то стыдно.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот
садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите
время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
Ирбит — большое
село в обыкновенное
время — теперь превратился в какой-то лагерь, в котором сходились представители всевозможных государств, народностей, языков и вероисповеданий.
И Старцев избегал разговоров, а только закусывал и играл в винт, и когда заставал в каком-нибудь доме семейный праздник и его приглашали откушать, то он
садился и ел молча, глядя в тарелку; и все, что в это
время говорили, было неинтересно, несправедливо, глупо, он чувствовал раздражение, волновался, но молчал, и за то, что он всегда сурово молчал и глядел в тарелку, его прозвали в городе «поляк надутый», хотя он никогда поляком не был.
—
Садитесь, Алексей Федорович, — проговорила Катерина Ивановна, сама оставаясь стоя. Она изменилась мало за это
время, но темные глаза ее сверкали зловещим огнем. Алеша помнил потом, что она показалась ему чрезвычайно хороша собой в ту минуту.
Заметался я тут, совсем потерялся, вышли мы, однако же,
садиться в коляску: «Погоди здесь
время, — говорю ему, — я в один миг сбегаю, кошелек забыл».
Пустые и непригодные к делу мысли, как и всегда во
время скучного ожидания, лезли ему в голову: например, почему он, войдя теперь сюда,
сел именно точь-в-точь на то самое место, на котором вчера сидел, и почему не на другое?
В это
время прилетел поползень. Он
сел на куст около могилы, доверчиво посмотрел на меня и защебетал.
Стрелки так и
сели и начали ругаться. Оказалось, что наш проводник не имел никакого понятия о верстах. Об этом удэгейцев никогда не следует спрашивать. Они меряют расстояние
временем: полдня пути, один день, двое суток и т.д.
В то
время уже начались преследования браконьеров и выселение их из пределов края. Китаец, вероятно, думал, что его сейчас арестуют и отправят в залив Ольги под конвоем. От волнения он
сел на пень и долго не мог успокоиться. Он тяжело и прерывисто дышал, лицо его покрылось потом.
Вечером, во
время ужина, манзы, прежде чем самим
сесть за стол, пригласили гостя.
В 1902 году во
время одной из командировок с охотничьей командой я пробирался вверх по реке Цимухе, впадающей в Уссурийский залив около
села Шкотова.
В настоящее
время пост Ольги не деревня и не
село.
В это
время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги. Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я не заметил. Мы
сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Когда мы достигли вершины горы, солнце уже успело
сесть. Отблески вечерней зари еще некоторое
время играли в облаках, но они скоро стали затягиваться дымкой вечернего тумана.
За этот день мы так устали, как не уставали за все
время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов,
сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.